Плоть слаба и ограничена — истина в подтверждении не нуждающаяся. Адриэль носит её на коже бледной и серой росчерком ожогов страшных. Не болят — будоражат кровь, закипающую как снадобье на огне. Боль рассыпается алым росчерком. От ядовитой лозы немеет пальцы. Искры, почти белые, ласкают, скользят по пальцам, собираются в неяркий пульсирующий шар и зависают в воздухе. Света хватит.

Огонь и тени пляшут, сплетаясь вокруг стекла и листьев. Избегают подрагивающих рук, выверяющих каплю за каплей. С первым пузырём огонь становится меньше. Резкий травянистый запах. Лиловый сок окрашивает ногти и воду. Оседает на языке горечью. Смятые жухлые листья летят в сторону. Перо в чернила и на пергаменте тонкая вязь. Ровное тонкое сплетение символов и чисел.

Среди с трудом добытых ингредиентов, разложенных раскрытых книг и весов плоть никчёмна и ненужна. Под тихое бульканье и скольжение пера, отодвигает ногой очередную книгу, позволяя ей закрыться. Замирает. Прислушивается. Опускает на чашу весов хрупкий осколок, подбирает неспешно гирю. Внимательно, не замечая, как горит и пылает алым кожа.

Прикрыть глаза на мгновение, потушив пламя. Настой должен остыть, и тогда можно проверять. Всего пара минут. Плоть слаба, и не в силах удержать разум. Светлячок медленно гаснет, оседая серебристой пылью на волос, погружая тесную комнатушку в сумрак. Четвёртый день без сна берёт своё.

Пробуждение даётся с трудом. Веки тяжёлые, а тело ломит. Встать получается не сразу: размять затёкшие ноги, медленно потянуться. Правая рука до самого плеча в алых пятнах: сухих и горячих. На рабочем столе бледный настой, щедро политый на каждое. Жар сменяется холодом, стягивает кожу. Уголки бледных губ чуть приподнимаются. Адриэль щурится, аккуратно сворачивая лист с записанными пропорциями и убирая его в неровную стопку таких же. Проводит уже здоровой рукой по лицу, цокая языком. Всё же архангелы непригодны для таких слабых проверок. Опускается взгляд, стараясь обойти книжные завалы и оставшуюся с прошлой ночи дорожную поклажу, аккуратно выскальзывая  в общий коридор.

Маленькая каморка переделанная в простую мастерскую скрывается в самом конце, подальше от единственной жилой комнаты, отданной управляющему, и подальше от зала.

Осторожно замирает, опуская босую ногу на старое скрипучее дерево. Стоит задуматься о смене половиц. Времена изменились. Мирские потребности не могут остаться по ту сторону двери. Денег хватает, уже не прикроешься бедностью рода. Сколь хлопотна жизнь вне храмовых стен.

Надеется, что никого нет. Уже смело ступая полной стопой, минуя приоткрытую дверь. Не заметив. Стоит прибраться хоть немного, пока Роджер не узнал. Жаль его трепетную заботу о каждом ящике и сосуде, обращённую в ничто без особых усилий. В ночи да спешке собираешь всё, что кажется подходящим. Адриэль помнит, где что лежит, однако не заботится о том, что останется после. Кажется, несколько книг и простых рецептов тоже не на своих местах. В лучшем случае.

Широкий усталый зевок: тело слушается плохо, поддаваясь усталости. Тех крох украденного сна не хватает. Прикрывает рот рукой, подслеповато медленно моргая. Упирается рукой на прилавок, собираясь оценить устроенный спонтанным возвращением беспорядок, чтобы избежать неприятной сцены.

- О, Роджи-и-и, - хрипло и на выдохе. Даже язык заплетается, не желая выводит уже привычные звуки. Стыд пунцом мажет по щекам, заставляя хотя бы попытаться стряхнуть сонную ленцу, хватая первую попавшую книгу в руки. - Может, заваришь чай? А я тут сама... Потихонечку...

Книга опускается на полку, где и должна пребывать, покуда не понадобится заинтересованному посетителю. Пол завален разлетевшимися листами и этикетками, откуда-то рассыпались старые сломанные перья. И множество мелочей. Неужели всё куда хуже, чем казалось?

Отредактировано Адриэль (2023-08-28 08:59:14)

- Ты волен приходить, когда захочешь... - осекается, переводя взгляд с книжной полки на управляющего. Строгости ни во взгляде, ни в голосе. Отражённое водной гладью внешнее спокойствие. Знает, что стоит возмутиться, да только слова тихи. - Кхм, я хотела сказать, в не рабочее время. В рабочие часы ты должен быть здесь.

Не умеет строгой быть. Одно дело учеников приучать к дисциплине: гибель от капли то жгучего зелья, то снадобья, обернувшегося страшным ядом, - страшна и мучительна. Ни один ступающий по пути Света не сможем излечить так скоро, как нужно. Создатель не милостив к тем, кто идёт против законов и устоев. Так поётся в молитвах, что Адриэль вторит в воскресные рассветные часы среди себе подобных. Оттого и тяжело слово хлёсткое сказать душе горькой, подобранной из любопытства праздного да сожалений. Иной раз взглянешь в глаз почти пустые, как на языке соль да перец. Так и хочется обжечь рот чем попряннее.

Руководить — к старшему брату. Неловко отступает, почти бесшумно, едва задевая стопой ворох жухлых листьев. Отмечает, что пора ими заняться, да забывает тут же, не зная куда деть руки. Адриэль чувствует как колыхает водная гладь, тёмная и глубокая, напротив, точно листок опал, пуская круги. Вдыхает воздуха грудь полную и готовится ответить тем же. Ведь так ведут себя смертные? И выдыхает резко, даже шумно, не ожидая почти шёпота. То вечерний час так слух обманывает или чудится?

Но не противится, садится на старый стул: дерево уже всё в трещинах, никакой уход не поможет. То вина Адриэль, долгое время не знающей, как дела ведутся. И это напоминание о тех временах по-своему поблекших, обернувшихся сказом для шумной попойки. Рука самой не поднимается избавиться, да и управляющему не разрешает. Каждый раз проверяет, с затаённой нежностью ведя по самой глубокой трещине. Точно вопреки выдерживает и обманчиво хрупкую фигуру архангела, так и куда более крупного Роджера.

- Ты вовсе не обязан убирать то, что сделала я, - лицо горит, да только не от стыда боле. Адриэль не уверена, что правильно рассчитала капли настоя для снятия боли. Может, всё тело запылает вскоре. Или к вечеру воздух стал душным. Нет-нет, то вовсе не стыд, подобный провинившемуся пред старшим. Ведь сотни причин можно придумать, коль утверждаешь, что одна единственная верная  - ненужная. Стыдится тот, кто не прав, а вины своей Адриэль не признает. Только где-то там, глубоко внутри, куда сама добраться порой не в силах. И забывает о сказанном столь же быстро.- Переставь, пожалуйста, листья эфирной травы поближе, их нужно скорее продать или использовать. Так не забуду. Вон те, алые. Я их принесла в прошлом месяце.

Внимательно следит за каждым движением, не без наслаждения наблюдая то, как каждое слово тут же исполнено. Это напоминает о прошлом. Когда ты достаточно стар, прошлое становится воздушно-эфемерным, точно эфир, пронизывающий Энтерру. Оседает на коже, проникает в плоть и кости. Вплетается в естество, намертво застревая в нём. Лозою крепкой оплетая сердце и дыхание. Адриэль видит в этом особую, трогательно нежную любовь к тому, что никогда не вернуть. Роджер не похож на учениц, оставшихся в Мистрале. Порой он излишне груб и не столь сведущ, в том как лучше отличить травы. Но он силён и куда лучше переносит даже самые смелые идеи Адриэль с поразительным достоинством. Даже братья отдадут дань уважения.

- О, забудь о чае, есть кое-что интересное, - возможность закончить зелье была ослепительна как Свет, что вплёл в мир Создатель, что Адриэль совершенно забыла о том, за чем отправлялась в горы и соседние районы в этот раз. - Там у ящиков с порошком из кореньев должен быть свёрток. Подашь?

Неприметный, в грязной холщёвой ткани. Чуткий нос уловит землю и застойную воду, пропитавшую углы. Сырость да тление. Среди сплетений материала торчат сухие жухлые листья. Адриэль успокаивается, вдыхая его. Словно среди пыли, дерева да свежести многообразия трав столь резкий, больше подходящий иным местам, запах единственный настоящий. А, может, так оно есть. Внимая просьбе Роджера, даже шагу не ступает.

- Но что это сказать сложно. Один из бабушкиных рецептов, я только пыталась повторить. Ровно год выдержала. Надеюсь, ты не собирался сегодня куда-то ещё?

- О, дорогой мой Роджер, за стенами лавки есть много чего интереснее счёта, - качает ногой в воздухе. Тихо и мирно, под шелест да дыхание. Вздох оседает влагой на губах, напоминая невзначай, что впору и самой почаще говорить себе об этом. Да только нет ничего роднее тёмных мрачных стен, ласкаемых лишь серебристой нитью света и причудливыми тенями пламени.
За тёмными от мутного цветного стекла окнами оседает сумрак. Адриэль внимательно следит за последними искорками света, чтобы дать сорваться с пальцев иным. Светлячки кружат между полок и склянок, то ослепляя в мгновение, то сталкиваясь между собой. Да только освещают как положено, подчиняясь крепкой воле. На Роджера не смотрит. К чему? От резких движений и шумного дыхания сердце сжимается. Отзывается тонкой нитью боли в исцелённой руке. Будь пред нею ангел, с губ мгновенно сорвалось заклинание. Забрать себе боль? Высшая магия? Всё пустое: архангелы — щиты, от горестей и несчастий. От недугов страшных, что поражают и смертных, и двукрылых. Крепка вера в то, что четыре белых крыла созданы, чтобы укрыть и скрыть.

Да только остаются губы сомкнуты, а бледной кожи касается лишь магический свет. Щедрость — благодать для тех, кто её ждёт и жаждет. Гордость — грех, что не позволит и слова сказать. Истязать себя — тяжёлое искупление. Но коль каждое из них без другого существовать не сможет, можно и промолчать. Адриэль — наставник, что даёт совершать собственные ошибки. Пока они не угрожают самому ценному — жизни. Видит каждый неуверенный поворот напополам с чётким резким взмахом. За взглядом под рукой Роджера скользят и светлячки, освещая запасы. Захочет — поможет. Не захочет — и шагу не сделает.

Мягко опускается на всю стопу, склоняясь к драгоценной ноше. И правда точно осенний лес в ладонях. Того и гляди обернётся ворохом алых и золотых листьев. Пачкает пальцы в засохшей тине и зелени, стягивая холщ. Бутыль тёмная, закрытая не так аккуратно, как получилось бы сейчас. Навыки приходят с упорной практикой, но каждый шаг стоит обдумать, чтобы найти допущенную ошибку.

Вино на диких ягодах обещает быть терпким, вязким. Дурманящим так, что даже самый крепкий не устоит. Виранот не откажется от настолько крепкого алкоголя в своей таверне, особенно если пообещать совсем скромную оплату и мизерный процент с продаж. Разве не чудно будет поглядеть, как даже могучие воины той войны падут в сладких объятиях горечи не вины и сожалений, а пьяной сладости, проникающей в самое нутро. Говорят, пьянство — грех. Но иногда распрощаться бы с разумом. Адриэль столетие назад глотала соль да воду, а могла утопить горести в кармине вин.

Прижимает пыльную, слегка влажную бутыль к груди. Нежно касается губами пробки, прикрыв глаза. Пить — то баловство и блажь, но оттого так желанна порой бывает. Уж суровостью и стойкостью «Любовь» лишь не в благие дни отличается. В Мистрале - впору созывать учеников, да разделять вино по чашам, каждому по капле, смочить губы. Насладиться. Улыбается — глаза в полумесяцы изгибаются, а светлячки сияют ярче.

- Раз ты свободен, то объявляю завтра выходной, а этой ночью предлагаю немного отдохнуть, - глаза в глаза. Хорошо, что в своё время выбор пал на домик с потолками высокими. Лучше согласиться на один этаж да подвал, чем звать гостей с рогами да ростом немаленьким, опасаясь за их сохранность. - Конечно, ты можешь отказаться, но, признаю, мне бы не помешала компания. Но есть ли у нас чистые стаканы...

- А, пустое, - как бы не пришлось искать чистые бутыли. Но в приёмной должна была остаться целая и даже не пыльная посуда с того дня, как Адриэль лично беседовала с одни из клиентов крови благородной. Не дожидаясь ответа, скрылась в коридоре, бросив через плечо лишь то, что ждёт, когда запрёт на ночь двери да закончит.

Стаканы нашлись быстро. Чашки кажутся смешными, а бокалы — слишком изящны и чужды. Словно витые колонны храмов, лишённых малейшего присутствия Создателя. Они красивы и холодны, созданные для глаз, а не для души. В них даже у Адриэль сердце замирает и бьётся вновь неистово и больно, точно стремиться побить клеть рёбер.

Тёмно красный плещется в стекле — два полных стакана и никакой закуски. Даже тут в поисках чистоты, что и листа жухлого не стоит. Прячется за ней с тех пор, как вновь ступает по земле под Мистралем. Вновь. Вопреки печали, что терзает нутро. Уныние — грех. Остаётся лишь любить ещё сильнее, вопреки каждой шальной мысли. Пальцы крепко сжимают, но Адриэль не пьёт. Ждёт. Говорят, вера и упорство — одни из сильнейших её сторон. Даже самые медленный и глупый ученик в руках цветёт подобно редчайшему цветку. Раны исцеляются. Болезни в страхе отступают.

Не все. Увы, далеко не все. Но Адриэль верит, что её «любовь» может справиться с чем угодно. И вопреки всему.